Не говоря о том, что она была хорошей женой, хозяйкою и матерью, она умела и продавать в магазине разные изделия токарного производства; понимала толк в работе настолько, что могла принимать всякие, относящиеся до
токарного дела заказы, и — мало этого — на окне их магазина на большом белом листе шляпного картона было крупными четкими буквами написано на русском и немецком языках: здесь починяют, чистят, а также и вновь обтягивают материей всякие, дождевые и летние зонтики.
— А я вот что, Алексеюшка, думаю, — с расстановкой начал Патап Максимыч. — Поговорить бы тебе с отцом, не отпустит ли он тебя ко мне в годы. Парень ты золотой, до всякого нашего дела доточный, про
токарное дело нечего говорить, вот хоть насчет сортировки и всякого другого распоряженья… Я бы тебя в приказчики взял. Слыхал, чать, про Савельича покойника? На его бы место тебя.
Неточные совпадения
Приедет, бывало, в расправу и разложит все эти аппараты:
токарный станок, пилы разные, подпилки, сверла, наковальни, ножи такие страшнейшие, что хоть быка ими резать; как соберет на другой
день баб с ребятами — и пошла вся эта фабрика в действие: ножи точат, станок гремит, ребята ревут, бабы стонут, хоть святых вон понеси.
— Молви, лебедка, матери: пущай, мол, тятька-то на нову
токарню денег у меня перехватит. Для тебя, моя разлапушка, рад я радехонек жизнью решиться, не то чтобы деньгами твоему родителю помочь… Деньги что?.. Плевое
дело; а мне как вам не пособить?.. Поговори матери-то, Паранюшка… И сам бы снес я, сколько надо, Трифону Михайлычу, да знаешь, что меня он не жалует… Молви, а ты молви матери-то, она у вас добрая, я от всего своего усердия.
— Живет у меня молодой парень, на все
дела руки у него золотые, — спокойным голосом продолжал Патап Максимыч. — Приказчиком его сделал по
токарням, отчасти по хозяйству. Больно приглянулся он мне — башка разумная. А я стар становлюсь, сыновьями Господь не благословил, помощников нет, вот и хочу я этому самому приказчику не вдруг, а так, знаешь, исподволь, помаленько домовое хозяйство на руки сдать… А там что Бог даст…
Да справившись, выбрал ночку потемнее и пошел сам один в деревню Поромову, прямо к лохматовской
токарне. Стояла она на речке, в поле, от деревни одаль. Осень была сухая. Подобрался захребетник к
токарне, запалил охапку сушеной лучины да и сунул ее со склянкой скипидара через окно в груду стружек. Разом занялась
токарня… Не переводя духу, во все лопатки пустился бежать Карп Алексеич домой, через поле, через кочки, через болота… А было то
дело накануне постного праздника Воздвиженья Креста Господня.
Девки молодые, сильные, здоровенные: на жнитве, на сенокосе, в
токарне, на овине, аль в избе за гребнем, либо за тканьем,
дело у них так и горит: одна за двух работа́ет.
Провозился он с этим
делом долго; все токари по своим местам разошлись, и
токарни были на запоре.
— Что ж, Михайлыч? Заем
дело вольное, любовное: бесчестья тут никакого нет, а нам, сам ты знаешь, без
токарни да без лошадок не прожить. Подь покланяйся писарю, — говорила Фекла мужу, утирая рукавом слезы.
— Когда я еще находился в бедности, а в родительском дому отцовские достатки порасстроились от поджога
токарни, а потом клеть у нас подломали, а после того поскорости воры и лошадей свели, я в ту пору слыл первым, самым лучшим токарем в нашей стороне; меня родитель и послал на сторону, чтобы кое-что заработать для поправки семейных наших
дел.
Вдруг иные
дни наступили, посетил нас Господь испытаниями,
токарня сгорела, лихие люди позавиствовали — подожгли.
Спать, бывало, не ляжет, не присмотревши всего во дворе, хоть за день-от совсем истомится в
токарне.
— Ни в
токарню, ни в красильню ни за что на свете не пойду — очень уж обидно будет перед батраками, — сказал Василий Борисыч. — Да к тому же за эти
дела я и взяться не сумею. Нет, уж лучше петлю на шею, один, по крайней мере, конец. А уж если такая милость, дядюшка, будет мне от тебя, так похлопочи, чтобы меня при тебе он послал. У тебя на чужой стороне буду рад-радехонек даже на побегушках быть, опять же по письменной части во всякое время могу услужить. Мне бы только от Парашки куда-нибудь подальше.
С тоски, что ни
день, ни ночь в тестевом доме не покидала Василья Борисыча, вышел он на улицу и завернул в
токарни.
Я уже три
дня в Чемеровке. Вот оно, это грозное Заречье!.. Через горки и овраги бегут улицы, заросшие веселой муравкой. Сады без конца. В тени кленов и лозин ютятся вросшие в землю трехоконные домики, крытые почернелым тесом.
Днем на улицах тишина мертвая, солнце жжет; из раскрытых окон доносится стук
токарных станков и лязг стали; под заборами босые ребята играют в лодыжки. Изредка пробредет к реке, с простынею на плече, отставной чиновник или семинарист.